Откуда пришли суеверные приметы

Анализ суеверий, записанных в царской России, по­казывает, почему они были так распространены. Первую публикацию осуществил журналист М. Д. Чулков — ее  ставитель сборника русских народных песен. Он издал в 1782 году «Словарь русских суеверий», второе его из­дание называлось «Абевега русских суеверий».

В 1862 году писатель, филолог и фольклорист В. И. Даль опубликовал несколько сотен примет в своем сборнике «Пословицы русского народа». Издание сбор­ника, составленного в 1853 году, было задержано на несколько лет по требованию протоиерея Кочетова, возра­жавшего против опубликования суеверных примет.

После сборника Даля были публикации примет но губерниям: Архангельской (489 примет, записанных П. С. Ефименко), Воронежской (200 — опубликованы А. И. Селивановым) и другие.

Эти приметы отражают жизнь и быт крепостных кре­стьян. А. И. Герцен писал, что крестьянин, бедный, обо­бранный дворянством, обворованный чиновничеством, усталый от безвыходной работы, от безысходной нищеты, готов был верить разным небылицам: он слишком за­давлен, слишком несчастен, чтоб не быть суеверным.

Пословицы ярко показывают горькую нищету кре­стьян: «Мужик жил в тоске, спал на голой доске», «Го-лодалкиной волости, в селе Обнищихино, перебивался с корочки на корочку», «Живем не тужим, бар не хуже: они на охоту, мы — за работу, они спать, а мы — опять, они выспятся да за чай, а мы цепом качай», «Богом ба­рину телятинка жарена, а мужику — хлебушка краюха да в ухо».

В романе «Обломов» И. А. Гончаров объяснял, поче­му в эпоху крепостничества возникло множество суевер­ных примет: «Страшна и неверна была жизнь тогдаш­него человека; опасно было ему выйти за порог дома: его того гляди запорет зверь, зарежет разбойник… А то вдруг явятся знамения небесные, огненные столпы да шары… И с самим человеком творилось столько непонят­ного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего, да вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и бить оземь. А пе­ред тем, как сделаться этому, только что курица прокри­чала петухом да ворон прокаркал над крышей. Терялся слабый человек, с ужасом озираясь в жизни, и искал в воображении ключа к таинствам окружающей его и своей собственной природы… Ощупью жили бедные пред­ки паши; не окрыляли и не сдерживали они своей воли, а потом наивно дивились или ужасались неудобству, злу и допрашивались причин у немых, неясных иероглифов природы. Смерть у них приключалась от вынесенного веред тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар — оттого, что собака выла три ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же, по стольку же и спали по-прежнему на голой траве; воющую собаку били или сго­няли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола».

Недороды и голодовки, низкие урожаи и падеж ско­та вызывали у крестьян неуверенность в завтрашнем дне. Поэтому во всем они видели предзнаменования «к добру» или «к худу». На первый посев выезжали но­чью, опасаясь «недоброй встречи». Даже в пении птиц, в завывании зверей видели предзнаменование общест­венных событий: «Петухи не в пору поют — новые ука­зы будут», «Волки воют перед жильем — к войне», «Много грибов — к войне» и т. д. Люди не знали зако­нов рынка, верили, что «цену бог устанавливает». В де­кабре и январе по дням святых Спиридона и Анисьи пытались угадать будущие цены на хлеб: «Если цена хлеба на Спиридона или Анисью упадет, то хлеб будет дешев весь год».

Крестьянин верил в приметы, потому что его жизнь была полна страданий и мучений, которые заранее не­возможно было предусмотреть. «Внезапные», «неожи­данные», «случайные» несчастья подстерегали тружени­ков всюду и везде. «В семь лет перебедовал семьдесят семь бед». Человек не понимал, отчего одному в жизни «везет», а у другого «тридцать три несчастья», и объяс­нял это тем, что удачливый родился в «счастливой ру­башке», оказался похожим на мать, имеет много роди­мых пятен, белых пятнышек на ногтях и т. д.

В жизни бывает много случайного, то есть такого, что может быть, но может и отсутствовать или происходить в другой форме. Человек шел на работу, но на него упал с карниза дома камень. Человек мог миновать это место секундой раньше или секундой позже. Камень необяза­тельно должен был упасть именно в данный момент. Хотя подобные явления и имеют свою причину, они все же происходят случайно, предвидеть их человек не в со­стоянии. Народная мудрость давно отметила это: «Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал».

Случайные- явления имеют причины, но случайность не вытекает из необходимости. Суеверные же люди вся­кому явление приписывают неизбежность, отсюда воз­никли сотни примет, подобно той, что «чай пролили к нечайности». Перебежит дорогу свинья, упадет полено из печи, развалятся в ней дрова, кирпич выпадет из печи — все это когда-то человек считал приметами, влия­ющими на его жизнь. В старину, если даже чесалось тело, верили, что это «неспроста»: голова чешется — к головомойке, шея — к побоям, чело — к челобитью, глаза — к слезам, горло — «либо брагу пить, либо битым быть»; «ладонь горит — кого-нибудь бить».

В романе «Обломов» И. А. Гончаров описывает, как помещики — родители  Илюши — вспоминали   приметы:

«Вдруг Илья Иванович остановился посреди комнаты с встревоженным видом, держась за кончик носа.

—    Что  это  за  беда?  Смотрите-ка!—сказал он.—Быть покойнику: у меня кончик носа все чешется…

—   Ах   ты,   господи! — всплеснув   руками,   сказала жена. — Какой же покойник, коли кончик носа чешется?
Покойник — когда переносье чешется. Ну, Илья Ивано­вич, какой ты, бог с тобой, беспамятный! Вот эдак ска­жешь в людях когда-нибудь или при гостях и — стыдно будет.

—  А что ж это значит, кончик-то чешется? — спро­сил оконфуженный Илья Иванович.

— В рюмку смотреть. А то, как это можно: покой­ ник!

— Все путаю! — сказал Илья  Иванович. — Где  тут упомнить: то сбоку нос чешется, то с конца, то брови…

— Сбоку, — подхватила Пелагея Ивановна — означает   вести;   брови   чешутся — слезы;   лоб — кланяться; с правой стороны чешется — мужчине, с левой — жен­щине; уши зачешутся — значит, к дождю, губы — цело­ваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога…

— Ну, Пелагея Ивановна, молодец! — сказал Илья Иванович. — А то еще когда масло дешево будет, так за­тылок, что ли, чешется…»

Особенно много суеверных примет было о браке. В них отразился страх перед несчастливой семейной жизнью. Верили, что «в мае жениться — весь век ма­яться», а поэтому «в мае добрые люди не женятся». «Рад бы жениться, да май не велит». Истинная же при­чина этого запрета в том, что в мае в средней полосе России начинались полевые работы, а поэтому крестьянам некогда было справлять свадьбы.

В старину считали, что брак будет счастливым, если во время одевания невесты,, едущей к венцу, какая-ни­будь счастливая супруга вденет ей серьги в уши, если по дороге в церковь начался дождь, и т. д. Брак полагали неблагополучным, если ломалась дуга или выскакивала оглобля, когда молодых везли в церковь. Жених должен был во время брачного торжества вести невесту до на­значенного места, не опуская руки, а иначе между ними будет вечное несогласие. Если на невесту в церкви, что­бы не испортить головного убора, не надевали венца, а держал его какой-нибудь мужчина, то верили, что жена изменит мужу, потому что венчались трое вместо двух. При венчании, когда молодые становились на разостлан­ный перед ними плат, замечали: кто раньше ступит на него, тот и будет властвовать в доме. Если после венча­ния жених первый дотронулся до руки невесты, то он будет господствовать в  семье.  Кто под венцом свечу выше держит, го за тем будет господство в доме. Если свечи под венцом гаснут, то это предвещает скорую смерть одного из новобрачных; если венчальные свечи сразу за­дуть — вместе умрут. Чья свеча короче, кто раньше по­теряет обручальное кольцо, тот скорее  умрет.  Многие видели причины семейных ссор в том, что кто-то посту­чал ложкой о край чашки, поиграл ключами. Если хлеб разваливался в печи, то в этом видели предзнаменование распада семьи,  а  если лошадь  сама  распрятлась,  то предполагали, что это предвещает измену жены.

В царской России даже в начале XX века, в услови­ях крайней нищеты, бесправия, зверской эксплуатации народных масс, примитивной техники сельского труда, широко были распространены суеверия. В 1913 году 30 тысяч помещиков имели столько же земли, сколько 10 миллионов дворов бедноты. У одного помещика было такое же количество земли, сколько у 330 крестьянских семей. В 1910 году в России было 7,8 миллиона сох, 2,2 миллиона деревянных плугов и 17,7 миллиона дере­вянных борон.

До 1903 года существовала порка крестьян розгами за малейшую провинность, за неуплату податей. Только за голодный 1891 год земские начальники перепороли в деревнях 100 тысяч человек. Три четверти населения не умело читать и писать.

В начале XX века врач Шингарев провел санитарно-эконоплческое обследование двух селений Воронежской губернии. В книге «Вымирающая деревня» он отметил, что тараканы водились не во всех крестьянских избах. «Уж так-то бедно они живут, что и тараканов нет, кор­мить нечем», — говорят в таких случаях. Поэтому воз­никли приметы: «Если тараканы не живут, это к худу», «Тараканы — к богатству». Суеверные люди даже опасались морить у себя тараканов, чтобы не навлечь этим бедность.

До революции средняя продолжительность жизни лю­дей равнялась 39 годам. Распространению суеверий спо­собствовали эпидемии.  Лишь за  4  года — с  1907  по 1910 год — холерой в России переболело 3 миллиона че­ловек. Предзнаменования эпидемий искали в явлениях, не имевших к болезням никакого отношения: «Большой урожай рябины — к оспе» и т. д. Вместо определения истинных причин заболевания человек пытался объяс­нить  происхождение  болезней   нелепыми   причинами: «Есть голову рыбы — к головной боли», «Наступил на чужой след — заболят ноги», «Не шагай через коромыс­ло — судорогой потянут», «Наступил на то  место,  где ведро стояло, по телу пойдут лишаи» и т. д.

В царской России пожары ежегодно уничтожали до 200 тысяч крестьянских дворов. Страх перед этим бед­ствием породил множество примет. Если заяц по селе­нию бежит, сверчок по избе летает или дверь избы со­рвалась с крючьев — то это к пожару. Крестьяне гово­рили: «Коли на Епифана [25 мая] утро в красном сара­фане — к пожарному лету». В деревнях бытовали суеверия, согласно которым запрещалось тушить пожары, возникшие от грозы, их называли «божьим попущением». Фанатики внушали, что этот «пожар загорелся от мило­сти божьей». Чтобы не допустить дальнейшего распро­странения пожара, бросали в него свяченые яйца, зали­вали молоком черной коровы. Крестьяне боялись дер­жать в исправности пожарный инвентарь: бочки  стояли без обручей, чтобы «не искушать бога». Многие верили: если вокруг загоревшегося дома встанут по уг­лам благочестивые люди с иконами, то дальше огонь не уйдет.

Однако бывало, что крестьянин, видя, как горит его  изба, с гневом бросал икону «Неопалимую купину» в огонь со словами: «Не спасла меня от огня — гори те­перь сама». Н. А. Добролюбов в рецензии на сборник пословиц Ф. И. Буслаева отметил пословицы: «Всем богам по сапогам», «Взял боженьку за ноженьку, да и об пол бух».